| Майя Беньяменсон: «Северная сюита Бориса Манна»
Ровно 90 лет назад, в марте 1934 года в Салехарде – маленьком городке, расположенном прямо на Северном полярном круге, впервые прозвучала живая музыка. Привёз её на Крайний, необжитый и голодный до культурной жизни Север молодой кларнетист и дирижёр Борис Манн.
Сложно представить, как двадцатилетний парень, выпускник московского музыкального училища им. М.М. Ипполитова-Иванова, на минуточку, коренной одессит решился на столь экстремальный переезд. От Одессы до Салехарда по прямой – более трёх тысяч километров, и самолёты в начале 30-х годов только-только начинали заглядывать на Обской Север, и то не за людьми, а за ценным пушным товаром. Минус 50 градусов в непроглядные полярные зимы, летний гнус, с неутолимым аппетитом уничтожающий всё живое. В межсезонье – распутица и бездорожье, стоит оступиться – по пояс утонешь в грязи…
И, тем не менее, в 30-е годы прошлого столетия здесь с неудержимой силой начиналось новое. Если коротко, то советская власть уже основательно укоренилась на Ямале, и её основная забота в этот период, как, впрочем, и везде, – коллективизация сельского хозяйства. Усиленно работает пропаганда, приятным побочным эффектом которой становится культурный скачок: в Салехарде построены и работают Дом Ненца (ненцы - самодийский народ в России, населяющий евразийское побережье Северного Ледовитого океана от Кольского полуострова до Таймыра – прим. авт.), национальное педагогическое училище, зооветеринарный техникум, сеть учебных пунктов для ликвидации неграмотности среди коренного населения, открываются клубы, избы-читальни, увеличивается количество кинопередвижек.
Борис Манн, на бог весть каких перекладных, приехал покорять Север по комсомольской путёвке. Здесь ему предстояло задавать тон и ритм строительству «нового мира», а для этого с нуля создать первый духовой оркестр, обучить непростому ремеслу игры в общей сложности больше сотни человек – как взрослых, так и детей.
На фото: Оркестр Селехарда Дирижер Б. Манн
На фото: Дом Ненца, где репетировал и выступал оркестр.
Оркестр Бориса Манна выступал на всех городских мероприятиях, праздничных демонстрациях, концертах и танцплощадках. Но основной его задачей была помощь колхозникам в выполнении планов, культурное обслуживание рыбацких угодий, промысловых участков по заготовке оленины и пушнины – и надо полагать, что тёплых концертных залов с идеальной акустикой там не было…
На фото: Оркестр выезжает на концерт. 1940 год
Его ямальская история продлилась всего семь лет. А потом была война, куда он отправился, само собой, фронтовым музыкантом. После Победы на Север Борис так и не вернётся, всю жизнь проработает в родной Одессе.
Вот, пожалуй, и всё, что можно найти об этом человеке в открытых источниках. И авторы штучных публикаций в соцсетях и СМИ так или иначе опираются на материалы окружного архива. В основном это газетные вырезки и сухие отчёты о проведённых выступлениях: когда, где и с какой программой. Наиболее яркие моменты кочуют из статьи в статью – например, воспоминания Бориса Манна об одном из первых выступлений перед ненцами, которые, впервые услышав духовые инструменты, испугались и убежали в тундру…
Этот довольно занимательный факт упомянут и в очерке музыканта и публициста Бориса Турчинского, опубликованном на сайте библиотеки нот для духового оркестра «Partita». Из текста следует, что автор знал Бориса Манна лично.
Поисковый запрос в соцсетях «выдал» Бориса Романовича без долгих раздумий. И ответ от него прилетел почти сразу. Первая встреча двух Борисов, двух дирижёров и кларнетистов случилась в 1974 году. То есть Борис Турчинский как раз был ровесником своего тёзки Манна, когда тот юным комсомольцем приехал на Север. Поэтому наше интервью и началось с «подковырки»:
- А вы бы поехали на его месте? Променяли бы черноморское побережье на Крайний Север?
Это непросто. Это надо иметь сердце, целеустремлённость, задачу… Я представляю, куда он приехал! Сейчас я вижу, какие там зимы, как все красиво. Но тогда, наверное, это была совсем другая картинка.
- А играть каково на морозе?
Есть такие инструменты, на которых на холоде почти невозможно играть. Я имею в виду кларнет. Потому что на кларнете есть дырочки, их надо закрывать. А если пальцы обмерзшие? Даже в Одессе глубокой осенью уже прохладно. Как мы играли? Мы брали перчатки, вырезали ткань для кончиков пальцев, и то были тогда такие холода и ветры, что оркестр звучал намного хуже, чем он вообще звучит. А что касается медных духовых инструментов, там такие три клапана идут, они тоже замерзают, и их заливают спиртом. Раньше как собирали людей на концерт? Стоит духовой оркестр перед клубом и играет, зазывает людей. Только потом музыканты заходят в помещение, разогреваются и играют какую-то концертную программу. А где-то они (оркестр Бориса Манна – прим. авт.) и на лыжах до места выступлений добирались!
- Как вы познакомились с Борисом Григорьевичем?
В 1974 году я попал в Одессу. Я очень люблю этот город, этих людей, я этому городу очень многим обязан. Я там занимался в консерватории, работал в прекрасном коллективе, это был коллектив военного училища, лучший коллектив Одессы, не постесняюсь этого сказать. Буквально с первых же репетиций я познакомился с Борисом Григорьевичем, он часто к нам приходил. В то время Борис Григорьевич руководил духовым оркестром, очень хорошим духовым оркестром Одесской железной дороги. Причем, несмотря на статус самодеятельного духового оркестра, у него был коллектив очень высокой планки. Я хочу оговориться, они работали вагоновожатыми, и он предоставлял им хорошую работу, хорошие музыканты шли на эту работу, чтобы обеспечить свои семьи.
- Какое он первое впечатление на вас произвёл? Жизни учить не пытался?
Он был человеком очень приятным, приятным собеседником, он был красивым человеком. С такими усами шикарными, подкрученными.
- Да, усы сказочные просто, как у солдата из сказки про огниво… И китель весь в наградах.
Его на войне ранило, и он всю жизнь с тростью ходил. Но с элегантной красивой тростью. Он вообще всегда элегантный был, одевался с лоском. Красивая русская речь, не испорченная одесским акцентом. Из одесского у него было только отличное чувство юмора. И анекдоты он любил рассказывать, кстати говоря. Но он был человеком очень целеустремленным, переход от шутки к серьезному разговору у него всегда был мгновенный. И никогда со мной, думаю, что и со всеми, никогда он назидательно не разговаривал. С ним было очень приятно общаться.
- В своём очерке вы пишете, что Борис Григорьевич тоже был кларнетистом.
И очень серьезным кларнетистом. Сонаты Брамса и Сен-Санса, концерты Вебера... Сложнейший репертуар. И эти произведения он исполнял в тундре. Конечно, я думаю, он играл какие-то фрагменты, и конечно, без аккомпанемента. Там же, наверное, не было фортепиано (смеётся).
- Удивительно, что он вам вообще про Север рассказывал. Казалось бы, столько лет прошло, за плечами война, долгая музыкальная карьера в Одессе…
У нас было очень много концертов, почти на всех он присутствовал. И вот мы сидели после концерта, разговаривали. Обсуждали, как составлена программа, что не получилось, что наоборот вышло удачно. Знаете, Чёрное море, кафе, погода такая приятная, солнце... Говорили-говорили, и вдруг он переключился на Ямал. Сказал: «У меня есть два места в жизни, которые я люблю. Это Салехард и Одесса!» Он же сам был из беспризорников, детдомовский. Интересно, что многие военные музыканты того времени, даже мой отец, они из сирот или из беспризорников. Я, кстати, познакомил Бориса Григорьевича с моим отцом на одном из концертов. И вот они начали вспоминать своё детство, как болтались по улицам, голодали, воровали. И когда Борис Григорьевич приехал в Салехард, он откуда брал музыкантов? Были несколько взрослых, но в основном – школьники. Были среди них и хулиганы, и ребята из неблагополучных семей. Он с ними много занимался, и эти дети менялись до неузнаваемости.
- А про войну он вам что-нибудь рассказывал?
Не особо. Я знаю только, что военным дирижером он стал в Тюмени, а потом судьба забросила его в Карелию. В 1945 году он День Победы встретил дирижёром в Карелии. Он мне рассказывал, что у него был замечательный коллектив, их отправили в Москву для участия в сводном духовом оркестре по случаю Парада Победы. Оркестр состоял из 1400 музыкантов. Грандиозно!
- А какой была ваша последняя встреча? Как я понимаю, она тоже была связана с Севером.
Я был дирижёром житомирского городского оркестра. И вдруг на одной из репетиций, я четко помню, что это была суббота, он появляется в оркестре с одним знакомым музыкантом. Оказывается, они приехали заказывать памятник. К тому времени у него умерла жена, а Житомир славился своим гранитом. И зашли, конечно, в оркестр. Он привез с собой ноты – «Северную сюиту» из четырёх частей собственного сочинения. И мы два марша с оркестром сходу исполнили. А дальше уже пошли сложности. Я, как дирижёр, понял, что нам надо просто порепетировать. Но времени уже не оставалось – вечером концерт, а ночью он отбывал домой в Одессу. Вот такая у нас получилась последняя встреча.
- А сюита до наших дней не дожила? Какая она была по настроению?
К сожалению, ноты не сохранились. Ну, марши были традиционно бравурные. Этнические мотивы прослеживались, вероятно, северный фольклор за основу был взят. Жизнеутверждающая очень вещь.
- И все-таки, как вы думаете, почему он решился поехать на Ямал? Он ведь и в Москве мог остаться, и в Одессу вернуться сразу после учёбы. Зачем было делать такой крюк?
Это творчество. И поиск. Поиск себя в музыке, желание создать что-то новое, что никто до тебя не делал. Конечно, новое создавать легче там, где до тебя никого не было. Наверное, тогда это для него было решающим фактором. Опять же, мы понимаем, что в Салехарде он не мог организовать оркестр, как в будущем в Одессе – другое время, другие ресурсы, другая температура воздуха. Но он очень гордился тем, что сделал именно на Севере.
- Потому что был первым?
- Пожалуй, да.
|